Операция "У Лукоморья" - Страница 35

Центральная дыхнула. Когда к участникам ночного шабаша вернулось зрение, они увидели обиженную физиономию Чебурашки, вертящего в руках оплавленную ручку. Около его ног в неглубокой ямке с опаленными краями пузырилось все остальное.

— Силен ты стал, Горыныч, — поразилась Саламандра. — Даже я так не умею.

— Папина школа, — гордо сказала Левая.

— Да, папа наш… — Правая тоже хлебнула и демонстративно подсветила небо, — не чета Кощею.

— Я тоже хочу, как Горыныч. Попросите папу, пусть научит.

Туша Горыныча заколыхалась от смеха.

— Потешила. — Центральная плюхнула морду в свое ведро.

— Папа уму-разуму только тех учит, — внушительно сказал воевода, — кто братину хмельную с ним распил, кому он лично доверяет. А его доверие еще заслужить надобно… да и наше тоже. Думаешь, зачем он тебе испытание назначил?

— А может, мы ее этим вот и испытаем? — Чебурашка выразительно почесал лапкой горло…

Испытаем, — загомонили головы Горыныча.

Воевода не возражал:

— Быть по сему. Горыныч!

Центральная сразу сообразила, что от нее требуется, и подтащила к чану свежее ведро. Чебурашка притащил из горницы еще одну плошку, наполнил ее доверху ароматным первачом и подставил под нос ящерке:

— Пей.

— Там же вода! — с ужасом отшатнулась Саламандра.

— Пей! — рявкнул Горыныч в три головы. Центральная при этом не рассчитала сил и случайно подожгла сивуху.

— Вода горит, — поразилась Саламандра.

— Мы тебя еще и не тому научим, — заверил ящерку Чебурашка, — пей.

Горящая вода уже не казалась такой страшной, и Саламандра, страдальчески сморщившись, зажмурила глаза и разом опорожнила плошку.

— Да это лучше самой крепкой сухой березы! — восторженно завопила она. — Горыныч, дай еще!

Горыныч одобрительно крякнул и широким жестом пододвинул к ящерке почти полное ведро. Саламандра опустила мордочку в ведро и сделала долгий глоток.

— Горыныч, у меня тоже горит! — Ящерка прыгала от восторга, любуясь на синие всполохи пламени над дужкой ведра.

— Я ведь говорил — научим, — уверенно сказал Чебурашка.

— Ну что, будем считать, испытание закончено? — тряхнул гребешком Никита Авдеевич.

— Да разве ж это испытание, — шмыгнула носом Левая. — Это удовольствие. Ты гляди как присосалась.

Над ведром виднелся лишь малиновый хвостик и задние лапки, вцепившиеся в обод. Саламандра даром времени не теряла.

— Чую сердцем, она своя в доску. — Похоже, новый кандидат понравился Никите Авдеевичу. — Давай принимать.

— А что папа скажет? Вдруг обидится, что без него все решили, засомневалась Правая.

— Задобрить надо, — мудро изрекла Центральная.

— Придумал! — радрстно кукарекнул воевода — Пусть она подарок папе добудет.

— Точно! И не где-нибудь, а в замке Кощея, — решительно тряхнул ушами Чебурашка. — Вот это будет испытание.

— Гениально, — восхитилась Левая. — Что бы такое у старикашки стибрить? Нужно что-нибудь такое, без чего он жить не может.

— Картины! — осенило Правую. — Часами на них любуется.

— Картины — то, что надо! — поддержала Центральная. — Эй, новобранец! — ткнула она мордой ведро.

Ведро закачалось. Ящерка вскинулась, забалансировала на дужке, не удержалась и шмякнулась вниз. Пыльная, пересохшая трава немедленно вспыхнула. Огненный ободок пламени вокруг пьяной Саламандры быстро покатился в разные стороны.

— Посад спалим! — испугался Чебурашка. Огонь быстро затоптали, под Саламандру подсунули сковородку, срочно доставленную прорабом.

— Позвольте, она нам так и подарок папин спалит, — сообразила Левая.

— Не спалит, — заверил Чебурашка, — мы ее сейчас так оденем, что не спалит — И домовой исчез в темноте, гремя ключами. Вскоре он вернулся, волоча за собой солидный мешок, в котором гремело что-то явно железное.

— Что это? — полюбопытствовал воевода.

— От прабабки Василисы осталось, — пояснил домовой, вытаскивая огромный железный колпак, посох, внушительных размеров рукавицы и сапоги как минимум сорок пятого размера. Все из чистого железа.

— Это что, прабабка в таких вот ходила? — Горыныч поставил рядом свою тумбообразную ногу. — Могутной породы хозяйка посада нашего.

Чебурашка смущенно развел руками. Никита Авдеевич попытался дотянуться до отворота железных ботфортов.

— Неужто сохранились? — радостно засмеялся он. — Не врут летописи.

Веселья петуха не понимал никто, кроме Чебурашки.

— Что тут смешного? — удивилась Левая. — Хорошие сапожки. Чуток поболе сробить, и мне в пору будут.

— Прабабка Василисы, — захлебывался воевода, — стройна была как тростинка. Красоты, говорят, неописуемой.

— Зачем же такие сковали? — удивилась Правая.

— У него спроси, — посоветовал воевода, кивая на домового, и, чтобы не упасть от смеха, обхватил крыльями прабабкин сапог и все же грохнулся с ним вместе на землю.

— Так зачем? — недоуменно спросила Правая у Чебурашки.

— Яга посоветовала… — смущенно шаркнул ножкой домовой. — Суженого ее околдовали, ну Ягуся наша и напророчила, что пока, дескать, Марьюшка (так прабабушку Василисы звали) три пары сапог, три колпака и столько же посохов железных не износит, не видать ей своего суженого.

Левая покосилась на колпак. Размеры его тоже впечатляли.

— Зима была на дворе, — сердито сказал Чебурашка. — Чтоб на теплые вещи лезли. Носочки там, валеночки… Да что я тут перед вами оправдываюсь — дело прошлое.

«Ну, Гена… ославил. Сто лет прошло, а краснеть до сих пор приходится. Чтоб я твоих советов еще когда послушался…»